–Гинь,бесопляс,натрясешьтут мне, –отгонял егосуетившийсяу котластаричишка.
–Наваристеебудет, сговядиной! –ухмыльнулсяпарень.
Старикхлеснул егогорячеймутовкой поголой спине.Парень с воемотскочил,ногтями соскоблилприкипевшуюк спине кашуи съел ее.
–Уу, облизень!– погрозилстарик.
Рядомпереобувалсямученыймужичонка с козлиноймордой иглазами,полнымипечали.
–Откольбредете,старинушка?–спросил он.
–Из Калуги,родимый.
–То-то, слышу,разговор увас тихий дакроткий,расейский...Тутошнийнарод,господь сним, буен, иголосья увсехрыкающие.
–Сблаговещеньевадня идем,отощали.
–Далече?
–Куда глазаведут.
–Жива ль землякалужская?
–Не спрашивай,милостивец. [40/41]
–Туго?
–И-и-и, неприведи бог!
–Голодно?
–Чего не голодно!Оков ржипятнадцатьалтын, овсаоков десятьалтын...Которые ссемьями,помолясь, в Литвупобрели.
– Худо.
–А вы чьихземельбудете?
–Мы, отец,костромские.
–Куда путьправите?
–На низ,бурлаковать.
–Как у вас?
–Глад и мор,мается народ.
–Ишь ты...
Мужикпыльюприсыпалсопревшиеязвы.
–Ногами вотразбился,затосковалисьмои ноженьки.
Подостлавдырявыйармяк, мужикблаженно разлегся,повелнеспешныйрассказ:
–Прошлымлетомналетел внаши краябелый червь,дотоле невиданный: самгол, головкамохнатенька,похож намотыля. Итакая-то ли егонасунулатьма – ниреки, ниогонь не сдержали.Объел червьнивы, траву влугах, мох на болотах,листвудревесную ииглы ёлные...Старого ималого страхума объял.Подняли мы иконы,раскрылимогилыправедников,кинулисьстроитьцеркви... Затяжкиепрегрешенияотвратилгосподь отнас лик свой.Земляпочернела,деревьяпосохли,всякая ползающаяи бегающаятварь сгибла,разлетеласьптица... Осеньещеперебивалиськое-как. У когобыл запасец –подъедалилиповый да рябиновыйлист,древеснуюкору имолотую рыбьюкость. Зимапришла исмерть ссобой привела.Поедаликошек, собаки глину.Человеки, поснимавкресты с шеи,поедаличеловеков. Отголоду иморозу наулицах и подорогам многиепомирали, инекому былохоронить мертвых.
–Страсти! –перекрестилсястарик и,выхватив изогня котелок,позвалглазевшегона торгпарня: –Епишка, шулюмпростынет.
–Простынет кзавтрашнемув брюхе, –отозвалсяЕпишка,подходя иотвязывая отпояса большуюобкусаннуюложку.
–Пододвигайся,похлебай снамигоряченького,– пригласил стариккостромского.
–СпасетХристос!
Мужикподсел,вывязал изсвоего мешкаокаменевшуюржануюгорбушку,крутопосолил ее ивздохнул:
–Идем-бредем,и конца-краюнет землерусской, ажить серомунегде и непри чем.Хлеба много,а жеватьнечего! Дивныдела твои,господи!
Ивсе троеприпали надкотелком.
Торгшумел
торггремел. [41/42]
Сосвистом ивоплямишлялась поторгу буйнаяватажкаскоморохов,глумцов,чудесников исмехотворцев.Бородымочальные,маски лубяныераскрашенные,плетенные изсоломыостроверхиеколпаки ивысокие,наподобиебоярских,шапки.Гусляры нагуселькахбренчали, гудошникив гудкигудели, адудошники налиповых дакамышовыхдудкахвыговорывыговаривали.Иные в сурьмывыли, иные внакры и бубенбили, иныекувырканьемнародпотешали. Авпереди-то вподдевке-разлетайке,легок на ногу,притопывал ина губахподыгрывалуклюжийплясунокСлавка Ярец.
Народза позорамивалом валил.
–Рожа-то, рожа!
– Во,рожа! Всемрожам рожа.
–Хо-хо-хо,хо-хо-хо!..
–Гляди, Сысой,вот тогоровно чертитрясут.
–Свят, свят!
–Провальные.
–Ухватыребяты.
–Га-га-га!
–Дивовище,брат...
Заскорузлыерукиразматывалипортянки, доставалииз-под штанинчерныемедяки и кидалив бубен, скоторым шелпо кругу,кланяясь,ученыймедведь.
Ватажкаостановиласьперед рыбнойлавкой и владзаголосила:
Ужкак купчинеЯдреюшке
Слава!
Чадами потомцамевонным
Слава!
Рыбный купецЯдрей вынесигрецам тухлогосудака.
–На игрища вылюты, на деловас нет.
–Экавыворотил! –Ярец швырнулрыбину черезголову купцав лавку. – Самжри,урывай-алтынник!
Позорыпринялисьпеть срамныепесни и всякоохальничать,– девки ибабы отлавчонки и извсегорыбного рядаразбежались.Кривой икосоротыймальчишка-глумецухитрился поджечьЯдрею бороду,после чеговатажка,взыграв,двинуласьдальше.
Разъезжалпо торгуверхом нараскормленнойлошади сынбоярский,ПантелейЧупятый, и потешалсятем, чторазбрасывална все стороныпольскойчеканкисеребряную имедную монету,которой, послухам, онпривез с войныдва воза.
Народкидался заденьгами вдраку-собаку,рыча, давя икалеча другдруга.
Чупятыйзахлебывалсясмехом, щекиего былимокры отслез.
Напомостепалач секмужика.
Кругомтесно стоялапритихшаятолпа. Иные вздыхалии со страхукрестились,иные, чтобумилостивитьпалача,бросали напомостденьги. [42/43]
Кнут,расчесавмясо, спристукомхлестал по костлявойспине,запавшиебока ходили,как узагнаннойлошади. Стонымужикапомалу затихли.
–За что он его?
–За рыбу...Помалкивай,тетка!
–Забьет.
–Кровопивцы!
Наголосзаплакалабаба
толпазагудела ипридвинулась.
–Стой! –рявкнулугрожающийголосподвыпившегогусакабурлацкогоМамыки. Своимбогатырскимростом онвозвышалсянад всеми, кудрилежали на егонепокрытойголове в три ряда,боброваяборода былаполна репьеви соломы. –Стой, душегубец!
Народкачнулся,зашумел:
–Насмертьзабьет.
–Всю шкуруслупил.
–Ахти нам,православные!
–Всехпереведут...
Головастрелецкийзыкнул набурлака:
–Эй, борода, небаламутьнарод!
–Я такой...
–Вижу, какой...Али самзахотел накобылу лечь?
Мамыкапромычалчто-тоневнятно и,оттолкнувстрелецкогоголову, полезна помост.